Все, что бесспорно является человеческим, - это всё мужское. Мужчины - это раса
- Грант Аллен
Особый вид собственности Преуспев в порабощении её разума и в унижении её тела, в девятнадцатом веке патриархальное общество приступило к уничтожению самой идентичности женщины как человеческого существа. До сих пор в битве с ней в какой-то мере считались, хотя бы как с опасным элементом общества. Но теперь произошло окончательное сведение к абсолютному нулю её ценности как личности.
На протяжении всех веков христианской веры, вплоть до начала XVIII, женщины подвергались беспощадным гонениям и жестокому "особому обращению", однако наиболее удачливые из них все же сохраняли некоторые традиционные привилегии. Старые записи Англии свидетельствуют о том, что на протяжении всего Средневековья женщины получали лицензии на право заниматься юридической и медицинской деятельностью, а одна женщина, Цецелия из Оксфорда, была признана выдающейся врачеей XIV века.
Даже в мрачном и ретроградном семнадцатом веке вклад женщин в экономику не был полностью отвергнут. "Женщины действительно владели и управляли предприятиями, где требовался значительный капитал", - пишет Элис Кларк. "Они нередко выступали в роли кредиторок. Имена женщин часто встречаются в контексте судоходства и при заключении контрактов. Женские имена встречаются в списках подрядчиц армии и флота". Но эти виды женской деятельности сурово осуждались преобладающими мужскими элементами общества, и к концу века они были в значительной степени упразднены. Однако даже в XVIII веке, как сообщает М. Дороти Джордж, многие женщины все еще владели собственными магазинами в Лондоне.
Все меньше и меньше независимых женщин фигурирует в записях Англии по мере того, как длится восемнадцатый век, а к девятнадцатому их практически не остается. В Соединенных Штатах, которые даже в двадцатом веке все еще находились под сильным влиянием пуританских нравов, такие " отклонения", как независимые женщины, тоже всегда были крайне редки.
Французская и американская революции были развязаны и завершены в конце XVIII века во имя свободы и равенства для всех людей; в обеих войнах на стороне свободы сражалось множество доблестных и героических женщин. Однако когда пыль наконец осела и победители сели за столы заседаний, чтобы сформировать новые правительства, женщины обнаружили, что их самих оставили в стороне. Женщин не было ни на Конституционном конвенте в Филадельфии, ни в первом Континентальном конгрессе, ни на избирательных участках, когда Джордж Вашингтон был избран первым президентом США. Хуже всего то, что женщины были исключены из Конституции и остались неупомянутыми в лелеемом Билле о правах, касающемся индивидуальных свобод. Вопреки неоднократным просьбам влиятельной Абигайль Адамс к своему высокопоставленному мужу "помнить о дамах", о них совершенно забыли. Несмотря на всю отважную помощь, которую они оказали в борьбе за свободу, женщины по-прежнему оставались живым имуществом.
Они были особым видом собственности, не то что дома или бременные животные, но и не совсем люди. Они не могли быть участницами судебных процессов, не могли давать юридические показания, не могли подписывать договоры, не могли владеть имуществом, покупать или продавать имущество или землю.
"Все, что бесспорно является человеческим, - это всё мужское", - заявил один из представителей человеческой расы в XIX веке. "Самцы - это раса; самки - это просто пол, которому предписано воспроизводить её".
Женщину больше не воспринимали ни как опасную, ни как угрожающую, ни как порочную; её просто не воспринимали вообще. Она не принадлежала к человеческой расе. Её место в системе вещей, если выпадала удача, было местом домашней зверушки. Само имя, которым её окрестили, ставило на ней клеймо забавной и увлекательной игрушки. Такие имена, как Флосси, Китти, Мэнди, которые раньше давали только комнатным щенкам и котятам, были даны ей при крещении. Ибо зачем ей имя?
Сегодня психологини знают, как важны имена для всех детей; какое же влияние должно было оказать на американскую девочку её единственное, ничего не значащее имя домашенго зверька на протяжении нескольких последних поколений? Она не могла не заметить, как тщательно подходили к выбору имён для ее братьев - имён, которые они будут носить всю жизнь и которыми, как ожидалось, они будут гордиться. А её имя лишь укрепляло её в убеждении, что она не имеет никакого значения в масштабах всего сущего и не представляет ценности ни для мира, ни для расы, разве что как производительница мужского потомства.
В нарушение древних обычаев девочку с младенчества приучали почитать мужчин, включая её собственных младших братьев, на которых она должна была глядеть как на существ высшей и неприкосновенной породы. "Всегда помните, - предупреждает "Подруга юной леди", - что мальчики от природы разумнее вас. Воспринимайте их как интеллектуальных существ, имеющих доступ к определенным источникам знаний, которых вы лишены, и старайтесь извлечь всю возможную пользу из их особых достижений и богатого опыта". "Сестры должны быть всегда готовы посещать своих братьев и считать за честь быть их спутницами. . . Считайте, что отказ от бала или званого вечера ради того, чтобы вечер прошел приятнее для ваших братьев дома, - это небольшая жертва".
Это раннее воспитание почтения ко всему мужскому было призвано развить в маленькой девочке желаемое отношение жены к своему будущему мужу - своего рода коленопреклоненную покорность, автоматическую павловскую реакцию благоговения и послушания на все, что находится в брюках. Её судьбой было супружество, и к этому почётному положению её тщательно готовили (за исключением сексуального) практически с самого рождения. У женщины девятнадцатого века и почти половины двадцатого не было достойной альтернативы браку; для неё это было либо замужество, либо работа за мизерную зарплату, либо монашество, либо проституция. И сейчас трудно решить, что из этих четырех вариантов было меньшим из зол.
Для подавляющего большинства женщин "работа" означала лишь рабство на фабрике или в условиях принудительного труда. Женщины на обувных фабриках Новой Англии зарабатывали всего шестьдесят центов в неделю при 84-часовой рабочей неделе, по 14 часов в день, 6 дней в неделю - меньше одного цента в час. На хлопчатобумажных фабриках положение женщин было получше. Заработная плата там составляла всего 50 долларов в год за 84-часовые недели, которых было 52, что равнялось одному и одной десятой цента в час.
Но даже эта грошовая зарплата выплачивалась не женщинам, которые её зарабатывали, а их отцам, если они были незамужними (а возмутительный процент этих работающих был ещё девочками), или их мужьям. Разумеется, муж имел законное право на каждый цент, заработанный его женой.
Для женщины, стоявшей чуть выше по социальной лестнице, работа означала наём в качестве гувернантки в семью какого-нибудь джентльмена или предоставление уроков музыки либо рисования детям состоятельных людей. Но такая форма независимости несла в себе явное понижение социального статуса. В демократическом, бесклассовом обществе Соединенных Штатов XIX века "дамы ни за что не пригласили бы ее [учительницу] к себе в дом в качестве гостьи; они считали её низшей по рангу, поскольку она пыталась сделать себя более независимой с помощью своих умений".
Мужской иерархический институт следил за тем, чтобы работа не предлагала никаких стимулов женщине, которая "вопреки природе" стремится к свободе.
Вторую альтернативу - проституцию - вряд ли можно назвать выбором, поскольку почти все женщины, занятые в этой сфере, были вынуждены заниматься ею под влиянием жестокой злопамятности общества и закона и не выбирали ее. Проституткам разрешалось заниматься своим ремеслом ради блага и удобства мужского населения, но они считались вне закона. В глазах церкви они были отлучены от церкви и не могли быть похоронены в освященной земле. В гражданском судопроизводстве они не имели никаких прав. Мужчины могли безнаказанно избивать их, грабить, бить, даже убивать. Никакие законы не защищали проституток, и никакое наказание не грозило их обидчикам.
"Женщины, предавшиеся занятиям публичной проституцией, настолько испорчены, что не могут иметь никакой защиты от закона", - писал Монтескье в прошлом веке , и такого же нелепого мнения придерживались на протяжении всего XIX столетия. Т. Белл в книге 1821 года повторил высказывание Монтескье с одобрением и приукрашиванием. Пытаясь объяснить своим читателям "справедливость" и "логичность" жестокого отношения общества к проституткам и "падшим женщинам", Белл, цитируя Монтескье, заявляет: "Незаконные союзы мало способствуют распространению расы. Отец неизвестен, а мать, на которой лежит обязанность воспитывать ребенка, находит тысячу препятствий в виде чувства стыда, угрызений совести, ограничений своего пола и строгости законов; кроме того, у нее, как правило, нет средств".
"Даже женщины, совершившие небольшую ошибку, должны попасть в число проституток, - с удовлетворением продолжает доктор Белл, - потому что, брошенная на произвол судьбы, не способная обеспечить себя, она должна сохранить свою жизнь, полностью отказавшись от деликатности и скромности." "Если преступником [прелюбодеем] является муж, он избежит наказания, практически не причинив вреда ни славе, ни богатству", - продолжает Белл. "Если же преступницей является жена, то гонения мира и её неспособность обеспечить себе достойное существование вынуждают ее вступить в ряды проституток. Она становится бичом общества, а ее невинные дети, лишенные материнской любви, также глубоко запятнаны позором своей матери".
И далее Белл предупреждает всех любящих и сострадательных мужей, которые, возможно, читают его книгу, что, простив провинившуюся жену, он только усугубит ситуацию. Он станет объектом "насмешек всего мира", а влияние нечестивой матери может еще больше испортить жизнь его несчастным детям. Оставьте всё в покое, рекомендует добрый доктор, и пусть злодейка голодает в сточной канаве, как она того заслуживает".
Энн Ройалл, журналистку, "пинали, как щенка", когда она протестовала против жестокой несправедливости принуждения провинившихся женщин либо к проституции, либо к голодной смерти. А когда в 1829 году она обвинила Конгресс США в "нехристианском" бездушии по отношению к женскому полу, этот благородный совет, как ни странно, приговорил ее к сбросу в реку Анакостия как "обычную бранильницу".
Энн Ройалл посчастливилось выйти замуж за человека, который считал, что жены должны иметь право наследовать деньги своих мужей, и после смерти он оставил свое состояние, насколько это позволял закон, под контролем жены. За те несколько лет, которые потребовались представителям закона, чтобы вырвать имущество из её рук и передать его ближайшему родственнику покойного мужа, Энн успела с пользой расходовать его. Она путешествовала.
В своих путешествиях по новым, молодым Соединенным Штатам, поначалу совершаемых ради удовольствия, она была потрясена условиями, которые встречала среди "работающих" и "падших" женщин. Она писала статьи о своих путешествиях, приводя в них, поначалу незаметно для публиковавших их редакторов, факты о шокирующих условиях, в которых вынуждено было работать подавляющее большинство тружениц и детей. Рабыни за гроши в час в трущобах - все женщины и дети - вызывали её пламенный гнев. Но сообщения Энн об этих издевательствах остались незамеченными. О судьбе "падших" женщин, которые предпочитали голодную смерть проституции, также сообщалось в её статьях, и все равно никто не обращал внимания.
После того как у Энн Ройалл отобрали деньги и заставили отказаться от путешествий, она поселилась в небольшом домике в Вашингтоне и пыталась зарабатывать на жизнь своим пером. Несмотря на собственную бедность, она принимала в свой дом "падших" женщин и делилась с ними тем малым, чем обладала сама. И вот, наконец, на нее обратили внимание. Её арестовали за укрывательство нарушительниц общественного порядка!
"Что же делал наш Спаситель?" - спросила она в свое оправдание, и обвинения были сняты. Но этот опыт не заставил её замолчать. Она продолжала упорно помогать брошенным, бездомным женщинам, делиться с ними малым жилищем и средствами, писать статью за статьей от их имени и от имени рабынь в потогонных цехах. Наконец, окончательно разочаровавшись в черствой суровости правительства и закона по отношению к беспомощным женщинам и детям, она публично отреклась от христианства, сославшись на то, что "добрые христиане, стоящие у власти в Вашингтоне, не видят никакой связи между своей религией и условиями, в которых находится общество вокруг них".
За эти и другие неженские слова Энн была приговорена к публичному избиению, а Вашингтонскому военно-морскому двору было приказано подготовить для ее наказания табурет. Но в последний момент Конгресс смилостивился. Женщина состарилась, она была не больше ребенка и "легка как перышко". Они опасались, что в результате погружения в прохладную реку Анакостия она погибнет, а они не хотели, чтобы её смерть была на их совести. Энн освободили, но страшный опыт сломил её дух, и до конца жизни она хранила полное молчание в публичной прессе. Страна и Конгресс вскоре забыли ее, и до конца XIX века о ней ничего не было слышно. Однако в 1960-х годах произошло её возвращение к жизни, и некоторые из её книг сегодня снова выходят в свет.
Энн Ройалл не смогла помочь своим "падшим" сестрам, и суровое и безжалостное отношение к ним сохранилось вплоть до нашего века. Достопочтенный доктор Р. Дж. Кэмпбелл, писавший в 1907 году, спросил: "Почему мы преследуем женщину за то, что она отказалась от девственности? Почему мы дискриминируем только неверную жену?" Женская нецеломудренность, заключает он, является посягательством на права собственности мужчины, и по этой причине "мы ограждаем наших жён столькими наказаниями и мучениями, что если одна из них провинится, мы записываем её в ряды проституток и убеждаем себя, что это нравственно и христиански... . . На самом деле это самый подлый, самый трусливый, самый эгоистичный план, когда-либо придуманный самовлюблённым мужчиной для удержания своей частной собственности - женщины. Это оставляет обычную женщину, - заключает Кэмпбелл, - перед своего рода выбором Хобсона: уважаемая или неблаговидная зависимость от мужского пола".
Когда "злоба патриархального общества" фактически закрыла перед ней все пути к достойному существованию, у женщины XIX и XX веков не было выбора, и под давлением общества она была вынуждена либо оставаться неоплачиваемой прислугой в доме родственника-мужчины, либо выходить замуж за первого мужчину, который был готов ее содержать. При этом положение старой девы предлагало еще меньше привлекательных сторон, чем "работа". Как и проститутка, и рабочая женщина, старая дева была в роли общественного бича.
"Презрение, с которым относились к одинокой женщине, разнится с презрением к её падшей сестре, но оно не менее велико", - замечает Кэмпбелл. Если проститутка была отвратительно непристойна, то старая дева была отвратительно смехотворна.
Джейн Остин писала в "Эмме" в начале века: "Одинокая женщина с небольшим доходом должна быть нелепой, неприятной старой девой, любимой забавой мальчиков и девочек, но одинокая женщина с состоянием всегда респектабельна и может быть такой же разумной и приятной, как и все остальные". Но сколько "одиноких женщин с состоянием" было в XIX и XX веках?
Об этих несчастных человеческих существах публично говорили как об "лишних женщинах", и с течением времени они становились все более серьезной проблемой. В мужском обществе возникли движения за то, чтобы "поместить их в учреждения, ...где их деятельность, их взгляды, их имущество, если имеется, и их жизнь были бы ограничены". По сути, на них должны были смотреть как на преступниц за то, что они были этим страшным отклонением, никому не принадлежащими, не ориентированными на мужчин женщинами, словно спутниками, сошедшими с орбит.
Единственным достойным призванием женщины было замужество, и к этому благословенному и почетному сословию её учили стремиться с младых лет. Её юность была сплошным безумием отчаянного и мучительного страха, что её "обойдут", заставят доживать свой век в постыдном безбрачии, будучи лишней женщиной. А когда ей посчастливилось найти своего мужчину, от неё ожидали вечной благодарности, каким бы неудачным ни оказался её брак. "Любовь в сердце жены, - советует популярная книга, написанная для обучения молодых леди в 1847 году, - должна в значительной степени носить характер Благодарности. Она должна наполнить свою душу благодарностью Богу и мужчине, который избрал её своей помощницей на время и на веки вечные".
И за что же она должна быть благодарна? В конце XIX века судья Люциллиус Алонзо Эмери, член Верховного суда штата Мэн, писал: "Вся теория закона, когда дело касается женщин, является рабской. Слияние фамилии жены с фамилией мужа олицетворяет все её законные права. Факел Гименея служит лишь для того, чтобы зажечь костёр, на котором эти права сжигаются".
Факел ГименеяЕще совсем недавно, да и сейчас в некоторых Соединенных Штатах Америки, замужняя женщина вообще не имела каких-либо прав. Одинокие женщины и вдовы, правда, не считались гражданками, но у них хотя бы были права на владение своим телом, а у замужних женщин их не было. Замужняя женщина полностью "принадлежала" своему мужу, точно так же, как ему принадлежали его одежда, его лошадь и его собака. Он мог нападать на нее, держать взаперти, даже продавать - и все это с полного позволения закона. В 1815 году мужчина по имени Джон Осборн продал свою жену и ребенка в Мейдстоне (Англия) за сумму в один фунт стерлингов человеку по имени Уильям Серджент. "Сделка была проведена очень обычным образом: продавец дал договор и соглашение, дословная копия которого гласит следующее: "Я, Джон Осборн, согласен отдать свою жену, Мэри Осборн, и ребенка Уильяму Сердженту за сумму в один фунт в обмен на отказ от всех претензий, на чем я поставил свой знак в качестве подтверждения. Мейдстоун, 3 января 1815 года".
Позже, сообщает Джон Эштон, на аукционе в Смитфилде была продана девушка. Она была выставлена в недоуздке, и за нее просили восемьдесят гиней. В конце концов её продали знаменитому торговцу лошадьми за пятьдесят и ещё за лошадь, на которую он, покупатель, был посажен. Муж женщины был зажиточным скотоводом из окрестностей Лондона.
" Продавать жен, - пишет Нина Эптон, - было довольно распространенным обычаем" в XIX веке.
Вплоть до 1885 года, менее ста лет назад, в Англии мужчина все еще мог продать свою жену или дочь в проституцию. В том году было объявлено незаконным продавать или похищать девушку для целей проституции до достижения ею шестнадцати лет. После этого "возраста согласия" проституция оставалась легальной. Только в 1880-х годах закон разрешил жене, которую муж постоянно избивал до такой степени, что это "угрожало её жизни", прекратить отношения с ним (а не развестись). В 1891 году закон впервые запретил мужчине держать жену в заточении под замком, как это делал, например, губернатор Йео со своей женой каждый раз, когда уходил в морское путешествие.
Даже после всех этих "облегчений" женского положения, жена все равно не могла владеть ни своим домом, ни наследством, ни даже теми мизерными суммами, которые она зарабатывала дома шитьем, заготовкой урожая или стиркой. Даже дети от её же собственного тела не принадлежали ей по закону. Каким бы злым и недостойным ни был муж, по закону он имел полные права на детей. Ему разрешалось прогнать жену и открыто жить с другой женщиной, но дети оставались его, и мать могла видеть их или переписываться с ними только по его воле и с его разрешения. Женщина могла унаследовать состояние, но не имела права управлять или распоряжаться им. Её муж мог, и часто так и поступал, растрачивая состояние жены на собственные прихоти, в результате чего его жена и дети оказывались в условиях крайней нужды. При этом ни один закон не обязывал его отчитываться хоть за один пенни.
В конце XIX века подобное безобразие повторилось с герцогом Куинсберри, который был отцом лорда Альфреда Дугласа, друга Оскара Уайльда. Герцог изгнал жену из герцогского особняка, обзавелся целым рядом любовниц, жил как султан на деньги жены и отказывался вносить хоть шиллинг на содержание своей семьи. Герцогиня и её дети жили в фактической нищете, в то время как герцог растрачивал состояние, которое жена принесла ему во время их брака, и во всей официально-правовой Англии не было слышно ни одного голоса, который бы выражал протест. В результате юный лорд Альфред вырос с лютой ненавистью к отцу и страстной любовью к матери.
К крайней мере, в случае с герцогом его детям было позволено жить с матерью - счастья, которого был лишен принц Альберт Саксен-Кобургский, супруг королевы Виктории. Его мать была отвергнута и изгнана своим мужем, и юный Альберт, к его неизбывному горю, рос в неведении даже о её местонахождении; к тому времени, когда он достиг совершеннолетия, она умерла в бедности. Принц Альберт, как и лорд Альфред, глубоко пережил этот травматический опыт своего детства и, как и лорд Альфред, всю жизнь ненавидел своего отца и никогда не мог говорить о трагической судьбе молодой матери без слез на глазах.
И все же, если двум таким великим и влиятельным "джентльменам", как саксонский королек и английский герцог, могла сойти с рук такая открытая жестокость по отношению к своим женам, то насколько худшие преступления должны были остаться безнаказанными для обычного мужа. Как пишет Милль:
Власть [мужчин над женщинами] - это власть, данная не хорошим мужчинам или прилично респектабельным мужчинам, а всем мужчинам: самым жестоким, самым преступным. . . . Брак - это не институт, предназначенный для немногих избранных мужчин. От мужчин не требуется в качестве предварительного условия вступления в брак доказывать, что они достойны того, чтобы им доверили абсолютную власть над другим человеком. . . .У самого гнусного злоумышленника есть привязанная к нему несчастная женщина, против которой он может совершить любое злодеяние, кроме как убить ее — и даже это он может сделать без особой опасности судебного наказания. Сколько на свете мужчин, которые... потворствуют самым жестоким проявлениям агрессии в виде телесных наказаний по отношению к несчастной жене, которая единственная из всех людей не может избежать их жестокости; по отношению к которой сама её зависимость внушает их подлым и диким натурам мысль о том, что закон передал её им как вещь, которую можно использовать в своё удовольствие. ... Закон обязывает её терпеть всё от него. ... Даже при том, что ему доставляет ежедневное удовольствие мучить её, даже при том, что она чувствует, что невозможно не испытывать к нему отвращения, он может требовать от неё и принуждать к низшей деградации человеческого существа: быть инструментом животного функционирования вопреки её желаниям
Точная критика Миллем в его эссе "О подчинении женщин" несправедливостей, совершенных женщинами в конце девятнадцатого века, была встречена жестокими оскорблениями со стороны мужской элиты, которая в один голос осудила Милля как предателя своего пола и своего народа. Одна из самых яростных реакций последовала от Энтони Людовичи, англичанина, который назвал всё эссе "одним из самых удивительных высказываний, когда-либо исходивших из уст предполагаемого философа". "Эссе остается самым печальным свидетельством характера Милля как мыслителя".
"Я убежден, - объявляет Людовичи, - что те, кто, подобно Миллю, льстят женщинам, убеждая их в том, что их неполноценность не естественна, а "искусственна", являются истинными врагами женщин. ... Мы должны избавить Англию от всех следов феминизма и очистить её от этих антимужских влияний. . . . Феминизм, приближаясь к корням жизни, возможно, даже более опасен для цивилизации и расы, чем сама демократия". Демократия, по-видимому, была нежелательна, потому что она лишала элитных мужчин их власти над своими собратьями, в то время как феминизм угрожал лишить всех мужчин их власти над женщинами. И, по словам Кэмпбелла, не что иное, как страх потерять свое последнее "меньшинство", чтобы господствовать над ним, заставляет мужчин сопротивляться "справедливым требованиям женщин даже о малейшем ослаблении наложенных на них ограничений". И только по этой причине мужчины намеренно и со злым и заранне обдуманным умыслом, говорит Кэмпбелл, "открыто или коварно отражали все попытки женщин освободиться от них и жить своей собственной жизнью".
Как ни странно, никто никогда не задумывается о том, что эта абсолютная власть, данная мужчинам над женщинами на протяжении последних нескольких столетий, могла сделать с характерами самих мужчин. Если рабство на юге было пагубным для рабовладельцев, как утверждают современные социологи, и абсолютная власть, предоставленная работорговцам над своими рабами, привела к упадку их моральных устоев, почему такая же власть над женщинами не оказала такого же пагубного воздействия на самцов вида? Почему абсолютная власть не развратила их абсолютно? Или все-таки развратила?
"Последствия патриархального брака, - писал Август Форель в конце девятнадцатого века, - прискорбны и очень аморальны. Патриарх злоупотребляет своей властью, и патриархизм вырождается в жестокую тиранию со стороны главы семьи, на которого следует смотреть как на бога".
Если всего лишь двести с лишним лет рабства оказали столь пагубное влияние на характер чернокожих мужчин, как утверждают социологи, то почему полторы тысячи лет рабства не оказали такого же воздействия на женщин? Возможно, женщина избежала полной внутренней деградации потому, что у нее есть инстинктивное знание, интуитивная память о своем изначальном и все ещё базовом превосходстве; ибо даже среди чернокожих именно женщинам, сильному полу, легче удается сохранять свое достоинство, свою целостность и самоуважение.
Переводчица: Алёна Балацкая
Авторка: Э.Гулд
