Что беспокоит Христианство, так это то, что старая религиозная
тема Богини-Матери и новая тема Всемогущего Бога
принципиально непримиримы.
— Роберт Грейвс

Обнаружение Марии
«Итак, — пишет Руссо, — то, чего опасались язычники, наконец сбылось». Под покровительством имперской власти «смиренные Христиане изменили свой язык, и их мнимое царство потустороннего мира стало самым жестоким деспотизмом.»^[1] В ходе неумолимого насаждения христианской веры шпионы повсюду были начеку, чтобы доносить как на смиренных, так и на строптивых. В целях собственной безопасности людям пришлось принять новую церковь. Европа превратилась в мир лицемеров, тайно поклоняющихся старым божествам.
Пока люди имитировали благоговение перед странной религией, которая смешивала этику с моралью, как это до сих пор делала лишь небольшая и неизвестная еврейская секта в Палестине, настоящая религия ушла в подполье. Черная Месса и Шабаш были распространены гораздо шире, чем церковь хотела признавать; однако шабаши ведьм составляли лишь небольшую часть тайного протеста против авторитета церкви.^[2]Подобно чересчур сдержанным детям, которые не смеют бросить вызов отцу в лицо, народы Европы образовывали тайные общества на всех уровнях, пытаясь обставить христианство.
Церковь казалась обреченной на провал, на смерть среди своих истекающих кровью жертв, когда люди обнаружили Марию. И только когда Мария, вопреки суровым постановлениям церкви, была вырвана из забвения, в которое ее предал Константин, и отождествилась с Великой Богиней, народ наконец принял христианство. Святой Патрик, Дейл Карнеги ранней церкви, был первооткрывателем этого секрета для привлечения добровольцев в веру.
Подготовленный для священства в Риме, Святой Патрик изначально был кельтским христианином из Британии; он принес с собой в католическое духовенство понимание того, что кельтские народы стремятся к их собственной богине. Согласно одной истории, когда в своих новых римских одеждах он высадился на ирландском побережье, то обнаружил, что ирландцы поклоняются образу Дану, матери богов. Патрик, обладающий даром убеждения, вскоре внушил им, что матерью богов на самом деле была Мария, мать Бога. Всегда заискивающие ирландцы вежливо согласились называть Богиню Марией и стали ей поклоняться. Ирландия и по сей день является страной, в центре которой находится Мария, а не Иисус, как и у оставшихся кельтских народов по всей католической Европе.
«В Ирландии, — пишет Грейвс, — христианство было введено красноречивыми и тактичными миссионерами, а не мечом, как везде; поэтому друиды приняли Иисуса и Его Мать как дополняющих, а не дискредитирующих их древнее богословие. Ирландские епископы, которые назначались сначала королями, а не папами, должны были петь низко, и они справлялись с этим. Они христианизировали Богиню как святую Бригитту, покровительницу поэтов, и ее незапамятный алтарный огонь в Кинсейле еще горел при Генрихе VIII».^[3]
Величайшей соперницей Христа во всей Римской империи, как пишет Э. О. Джеймс, была Великая Богиня, «Богиня со многими именами, но одной личностью». И именно открытие Патрика, что язычники примут Христа, если у них будет Мария, изменило официальную политику церкви в ее отношении. Константин приказал разрушить все храмы Богини по всей империи и строго запретил поклонение Марии, «опасаясь, что поклонение Ей затмит Ее Сына».^[4] Тем не менее, несмотря на авторитет церкви, последний уцелевший храм Богини простоял до 560 года.^[5]

Может ли Вечный быть женщиной?
«Как объяснить победу христианства над прекрасным греческим пантеоном?» — спрашивает Джейн Харрисон. Она находит ответ в одной разрушительной детали классических гомеровских богов и богинь. «Они слишком красивы, слишком искусственны, чтобы быть естественным следствием стремления людей к бессмертию.
…Олимпийские боги казались мне букетом срезанных цветов, цветение которых непродолжительно, потому что они оторваны от своих корней. …Чтобы найти эти корни, мы должны зарыться глубоко в подсознание, в те хтонические культы, которые лежали в основе их жизни и из которых они так прекрасно цвели».
Итак, чтобы найти корни, Харрисон углубилась в греческую религию и написала свой великий труд «Фемида», проследив за олимпийцами до их древнего источника в истинном и исконном поклонении богине Фемиде — Справедливости, самому раннему аспекту Великой Богини. «Великая Богиня, — обнаружила она, — повсюду предшествует мужским богам». Когда ее предположения позже были подтверждены археологией, Харрисон была в восторге: «К своей великой радости, я обнаружила, что мои «ереси» были приняты новым поколением ученых почти как постулаты… основанные на определенных фактах».^[6]
Во времена Харрисон, полвека назад или более, археология все еще находилась в зачаточном состоянии, и тем не менее она уже опровергла многие заветные человеческие верования и предвзятые представления о доисторических временах: в первую очередь, предубеждение, что в человеческом обществе всегда доминировали мужчины, и что божество, под каким бы именем оно ни было, всегда было мужского пола.
За шестьдесят лет, прошедших с тех пор, как Харрисон написала свои ликующие слова, наши представления об истории, полах и религии были настолько дискредитированы доказательствами и свидетельствами археологии, что все наши книги по истории, все наши теологические теории и идеи о половых различиях и ограничениях устарели. Тем не менее, учебники не поспевают за новыми знаниями, так же как и теологи, социологи, политики.
Роберт Грейвс, писавший о сходстве греческой, кельтской и иудейской религий, приходит к заключению Харрисон об огромном влиянии богини, хотя и другим путем. «Связь, — пишет он, — заключается в том, что все три расы были цивилизованы одним и тем же древним эгейским народом, который они завоевали и поглотили».^[7] Эта древняя раса поклонялась богине и была ориентирована на женщину, считая женский принцип первичным, а женственность выше мужественности. Новые люди не могли вынести этих порядков, и в процессе унижения женственности они в то же время свергли женское божество и установили на его место мужскую иерархию богов и богинь. Таким образом, причина искусственности и бескорневости олимпийских богов, как и богов еврейского и христианского, состоит в том, что они надуманные — преднамеренно изобретенные патриархами, чтобы заменить древнюю Великую Богиню. Единственно реальной в христианстве является лишь Мария, Женский Принцип, возрожденная древняя богиня.
Именно из-за отсутствия аутентичности классические боги попали в христианство. Но не к мужскому христианству, говорит Грейвс, не к Иегове или Иисусу, а к Марии.
«Древнее преобладание поклонения богине, — пишет Грейвс, — представляет не только антикварный интерес, поскольку популярность современного католицизма, несмотря на полностью мужское священство и патриархальную Троицу, основана скорее на древней богине и Эгейской религиозной традиции Матери-Сына, которая вернулась в поклонении Марии, чем на своих арамейских или индоевропейских… божественных элементах».^[8]
«С момента утверждения того, что Логос стал плотью через свою человеческую мать, — пишет Иаков, — с того момента, когда иудейская секта в Риме превратилась в католическую церковь… древний культ Богини и юного бога был восстановлен в новый синтез».^[9]
Таким образом, христианство в конечном счете преуспело, потому что оно представляло собой возврат к первоначальному поклонению богине, которое временно заменили олимпийские боги, но которое никогда не угасало в умах и сердцах людей.
Монтескье, цитируя «Письма» Кирилла, говорит, что, когда епископ в V веке сообщил жителям Эфеса, «что они могут поклоняться Деве Марии как Богородице, они пришли в восторг от радости; они целовали руки священнослужителей, обнимали их колени, и весь город огласился аплодисментами».^[10]
И только благодаря Марии, ее отождествления в средневековом сознании с изначальной Великой Богиней кельтов, христианство смогло в конце концов восторжествовать над «искусственными и безродными» богами-мужчинами, которые были сознательно изобретены в патриархальные века, чтобы затмить Вечную.
«Может ли Вечный быть женщиной?» спрашивает Жид и не ждет ответа.^[11] Однако, как было сказано ранее, интересный факт заключается в том, что в видениях всегда является Дева Мария, — никогда Бог-отец, никогда Святой Дух и очень редко Иисус. Великие христианские мистики утверждают, что видели Марию во плоти в тот или иной день. И не проходит и недели, чтобы к какому-нибудь простому крестьянину или священнику где-нибудь в мире не пришла бы «наша блаженная Госпожа».
Те, кто интересуется психическими исследованиями, могут задаться вопросом, действительно ли эти люди видят астральное или эфирное тело настоящей женщины. Но кто она, эта женщина? Царь Нума увидел ее в гроте в Неми и назвал Эгерией. Бернадетта увидела ее в гроте в Лурде и назвала Марией. Кто может сказать, что она не является воплощением настоящей «Благословенной Госпожи», самой Великой Богини, «многочисленно именуемой Белой Богиней, пережитком матриархальной цивилизации или, кто знает, предвестницей ее возвращения».^[12]

Мария в Средние века
Итак, церковь, которая в своем фанатичном патриархальном учении намеревалась уничтожить поклонение Богине как явление, оказалась вынужденной по требованию народа и для обеспечения собственного выживания признать Марию. Она не могла дойти до крайности включения ее в Троицу, коей по древней религиозной традиции та принадлежала, но неохотно, девятнадцать столетий спустя, всё-таки признала место Марии на небесах со своим сыном, вместе с ним наделив ее безгрешной и сверхчеловеческой чистотой.
«Церковь веками отказывалась говорить о безгрешном рождении Марии, непорочности, которая поставила бы ее, Марию, на один уровень с Иисусом как единственного человека, рожденного без греха. Великие схоласты противились этому, ученые монахи боролись с этим до последнего, однако огромные массы людей так сильно поддерживали эту идею, что церковь в конце концов была вынуждена уступить».^[13]
С самого начала исключительно мужской характер новой религии вызывал возмущение и сопротивление со стороны язычников. От Рима до Греции, от Египта до Анатолии и особенно в Европе предпринимались безуспешные попытки сбросить иго христианства, «восстановить старый порядок и древнюю систему, но безуспешно: христианство победило».^[14]
Последнее изображение Богини в Риме, золотая статуя богини Virtus (Добродетель), пала в 410 году. «И вместе с ней, — с горечью пишет Зосим, — наконец исчезло все, что оставалось в Риме от храбрости и достоинства».^[15]
Всё это наводит на мысль, однажды озвученную Данте, не принес ли Константин больше вреда, чем пользы, учредив статус церкви. Из этого вытекает и вопрос, поднятый многими учеными и мыслителями, включая Эдуарда Гиббона, не несет ли христианство ответственности за падение Римской империи и за хаос социального и интеллектуального регресса, вытекающий из этого. «Истребляя Совершенство, — пишет Отто Сек, — церковь намеренно повернулась спиной к прогрессу и погрузила западный мир в долгую нищету и мрак Средневековья».^[16]
Но в темноте мерцал слабый свет — свет, который постепенно перерастал в пламя, согревая сердца людей и оживляя их надежды. Этим светом была Мария. Мужчины и женщины стекались к ней толпами, и вскоре ее культ стал соперничать с культом Иисуса. К XI веку она затмила Иисуса как спасителя человечества. «Святая Дева, — пишет Бриффо, — названная Альбертом Магнусом Великой Богиней, почти заменила мужскую Троицу в поклонении людей. Бог-Отец был неприступным и пугающим. Христос выступал как суровый судья. Только Царица Небес могла проявить безудержное милосердие. Она сотворила больше чудес, чем все блаженные и святые мужчины на Небесах. Фактически, она полностью восстановила свое первоначальное положение Великой Богини, божественного прототипа магической женственности».^[17]
Генри Адамс, путешествуя по Европе семьдесят лет назад, сделал для себя, святоотеческого американца девятнадцатого века, поразительное открытие: великолепные соборы средневековой Европы были построены не во имя Бога, как предполагала церковь, а как выражение поклонения Марии. «Он любил их достоинство, их единство, их масштаб, их линии, их свет, их тени, их декоративную скульптуру; и он сознавал Силу, создавшую все это — Деву, Женщину, — благодаря чьему гению величественные памятники были построены, через которые Она выражалась... Дева выступала величайшей силой, энергией, которую только ощущал западный мир, и влияла на людские деяния сильнее, чем любая другая сила, естественная или сверхъестественная».^[18]
Адамс не понимал, что эта мистическая сила Девы Марии, женщины, богини, стара как мир, что именно эта сила в первобытные эпохи скрепила мир и положила начало человечеству. Но средневековый человек, в памяти которого еще жила Великая Богиня, знал это; и когда он вырезал камень или возводил контрфорсы на великих соборах, он помнил и чтил ее, как его предки в древности, с величайшими усилиями и самыми возвышенными помыслами.
Самые красивые и благоговейные скульптуры, самые совершенные картины – для Марии. Самые нежные, великолепно выполненные витражи изображают мать и дитя.^[19] Несмотря на влияние папы и светскую власть местного падре, средневековый человек по-прежнему поклонялся Матери Богов.

Мария и британские кельты

В Новом Завете после распятия Христа о Марии ничего не известно. Однако в «Знании Нового Завета» (the Lore of the New Testament) говорится, что она была похоронена Петром и некоторыми другими апостолами в пещерной гробнице в Иосафате. Через восемь дней после захоронения ее гробницу вскрыли и обнаружили, что она пуста. После этого Фома, только что прибывший на облаке из Индии, объявил, что он был свидетелем Успения Богородицы с вершины горы Арарат, куда летящее облако ненадолго забросило его по пути из Индии. Сам Иисус, по словам Фомы, сошел с неба и провел свою мать вверх. Благодаря этому свидетельству Фома, на, был прощен за то, что сомневался в предшествующих сверхъестественных явлениях, и апостолы пали ниц и поклонились ему. После этого спустились двенадцать облаков и понесли двенадцать объединенных апостолов обратно к своим служениям.^[20]
Но есть и другая легенда о поздних годах Марии, более приемлемая для приземленного менталитета. И эта легенда, все еще распространенная в южной Франции и Англии, гласит, что Мария умерла в Марселе.
По этой версии, после побивания камнями святого Стефана в 35 г. н.э., некоторые из его друзей и родственников, опасаясь за свою жизнь, решили бежать из Иерусалима и скрыться подальше от Синедриона. Иосиф Аримафейский купил там корабль, и на нем небольшая группа евреев-христиан отплыла в Европу. На борту корабля находились сам Иосиф, его племянница Мария, мать Иисуса, ее двоюродные сестры Марфа, Мария и брат Лазарь, а также юная осиротевшая девушка по имени Фекла.
Они плыли вдоль северного побережья Африки, прошли через Тирренское море и высадились в Марселе в 36 году. Лайонел Смитетт Льюис пишет: «Марсель все еще полон сплетен об этих беженцах двухтысячелетней давности».^[21]
Марсель был большим морским портом, воротами в Европу в римские времена, из него вели прекрасные дороги во все части Римской империи. Торговый путь на Британские острова из Средиземноморья вел из Марселя вверх через Арморику и через Ла-Манш в южную Британию. Иосиф Аримафейский был хорошо знаком с этим путем, и Марсель был выбран местом его убежища по той причине, что Иосифа там хорошо знали и высоко ценили.
Иосиф Аримафейский был торговцем металлом, оловянным магнатом, владевшим оловянными и медными рудниками в Корнуолле и Сомерсете на юге Англии. Он имел обыкновение часто посещать эти рудники, и у него было много друзей среди британских кельтов, одним из которых был кельтский король Арвираг.
Вскоре после прибытия иерусалимских беженцев в Марсель их посетил с миссионерской экспедицией апостол Филипп. Однако, обнаружив, что марсельцы слишком искушенные и романизированные, чтобы перейти в христианский лагерь, Филипп решил идти дальше. Он отправился в Британию с Иосифом Аримафейским. И в сопровождении Марии и, возможно, Феклы, Марты и другой Марии двое мужчин весной отправились в Сомерсет.^[22]
Обнаружив, что кельты Британии благожелательно относятся к новым идеям, Филипп оставил здесь Иосифа и некоторых женщин, чтобы основать церковь в Гластонбери, что, согласно Гильдасу, они и сделали в том же 37 году, когда Филипп сопровождал Марию обратно в Марсель. Там Богородица позже умерла и была похоронена.
В Сомерсете и Корнуолле своя легенда. Она восходит к детству Иисуса. В этой очаровательной истории мальчик Иисус сопровождал своего двоюродного деда, богатого купца Иосифа Аримафейского, по крайней мере, в одной деловой поездке в Британию и так покорил сердца кельтов своим ярким и пытливым умом, что они никогда о нем не забывали. Поэтому, когда тридцать лет спустя его мать посетила их с Иосифом и они узнали о печальной судьбе подающего надежды мальчика, они построили в его память плетеную церковь в Гластонбери. Так христианство пришло в кельтскую Британию почти за шестьсот лет до Августина.
Поэма Уильяма Блейка “Иерусалим”, очевидно, основана на этой легенде:

Меж трав по склонам наших гор
Ступала ль господа нога?
И знал ли агнец наш святой
Зеленой Англии луга?
Глядел ли древний божий лик
В наш дол туманный с вышины?
И был ли здесь Ерусалим
Меж этих фабрик сатаны?

«Возможно, есть доля правды в странной легенде, которая все еще существует не только среди горцев Сомерсета, но и в графстве Глостершир, гласящей, что святой Иосиф Аримафейский впервые приехал в Британию как торговец металлом в поисках олова с островов Силли и Корнуолла, а также свинца, меди и других металлов с холмов Сомерсета, и что Сам Господь пришел с ним мальчиком. В Ирландии также существует предание, что Господь пришел в Гластонбери, будучи совсем юным».^[23]
Кельтский король Арвираг, прямой предок царицы Елены и, следовательно, императора Константина, был старым другом Иосифа, и он увековечил эту дружбу, пожертвовав молодой церкви в Гластонбери землю, на которой она была построена.^[24]
Не может быть никаких сомнений в том, что Иосиф был хорошо известен в древней Британии. И то, что он оставил после себя нечто большее, чем просто воспоминания и традиции, подтверждается утверждениями кельтского короля Артура в шестом веке о том, что он восьмой по прямому происхождению от Иосифа Аримафейского.^[25]
Показательно и то, что кельтские христианские рыцари, начиная с короля Артура, неизменно носили на своих щитах изображение Богородицы. А в битве при замке Гуиннион, по словам Ненния, Артур нес на своих плечах в бой «образ Святой Марии Приснодевы».^[26]
Но был ли это образ Марии «Приснодевы»? Или, возможно, это был образ Вечной Богини древних кельтов?

Переводчица: M Loveriess

Редакторка: Ирена К.

Авторка: Э.Гулд